Несмотря на внешнюю хрупкость, бывшей жене Никиты Ефремова удалось справиться с серьезными жизненными испытаниями. Подробности — в интервью актрисы
В профессии Яне Гладких все дается легко: актерская карьера успешна, теперь осваивает и режиссуру. Но в жизни были серьезные испытания: развод, угроза жизни ребенка. О том, как она справилась, — в интервью журнала «Атмосфера».
— Яна, вас знают уже не только как актрису, но и как режиссера. Что вас заставило посмотреть в эту сторону?
— Я изначально хотела поступать на режиссерский факультет в ГИТИСе. И была уверена, что, когда отучусь на актерском, сразу пойду на режиссуру. Но так случилось, что к моменту выпуска у меня уже было шесть главных ролей в МХТ, работать мне нравилось, особенно с таким руководителем, как Олег Павлович Табаков. Поэтому я вернулась к своей мечте спустя десять лет. Возможно, со мной случилось то, что сейчас принято называть модным словом «выгорание». Я играла по двадцать шесть спектаклей в месяц. Я очень люблю театр, но в какой-то момент почувствовала, что мне нужна перезагрузка. Мне трудно сидеть на одном месте, заниматься долго чем-то одним — моя бабушка была цыганка, возможно, это гены кочевого народа. (Улыбается.) На два года учебы я ушла из труппы, потом забеременела, родила старшего сына, Леву, а еще через год на свет появился Степа. Получился такой затяжной декрет. Хотя за это время я много чего успела. И снять, и посниматься. Сняла две короткометражки, обе можно посмотреть на видеосервисе Start: «Аня Наоборот» с Полиной Агуреевой и Евгением Сытым. Романтическую комедию «Сексоголики», на основе которой мы с моим соавтором Женей Хрипковой пишем сейчас сериал. С ней же мы делали мою первую полнометражную картину «Красотка в ударе», которую я снимала на девятом месяце, будучи беременной Степаном. Из ближайших релизов в качестве актрисы в августе-сентябре на платформе KION, а затем на Первом канале выйдет сериал «Чиновница» о беспощадной любви и коррупции в Минздраве, если коротко. Я очень жду эту работу, там у нас фантастический актерский ансамбль подобрался: Вика Толстоганова, Артем Быстров, Максим Виторган, Леша Агранович, Полина Кутепова. Мне кажется, нам удалось сделать достаточно смелую и честную работу.
— Снимаясь, вы, наверное, наблюдали за режиссерами, процессом съемок, делали какие-то заметки?
— Честно говоря, нет. Но мне всегда было интересно наблюдать за моим первым учителем в профессии, руководителем детской театральной студии, которую я посещала с двенадцати лет, Игорем Владимировичем Яцко. Меня поражали его энциклопедические знания, глубина — он индивидуально подходил к каждому маленькому актеру. Если что-то не получалось, вел другим путем — и этот процесс создания чуда театра меня вдохновлял. Я восхищалась им, мне хотелось быть такой, как он. С учителями мне везло: Игорь Владимирович Яцко, Дмитрий Владимирович Брусникин, Владимир Иванович Хотиненко, Владимир Алексеевич Фенченко — эти люди невероятной широты мышления, образования сформировали мой культурный код.
— Когда, на ваш взгляд, работа продуктивнее, когда режиссер авторитарен, ведет за собой всю команду или демократичен — выслушивает актеров, их предложения, что-то меняет… И какая вы?
— Я верю в то, что та самая магия, которую мы ищем, может случиться только в любви. И я, снимая свои фильмы, не делаю пробы, я точно знаю, кто из артистов мне нужен, поскольку дружу со многими. Но если это продюсерский проект, я принимаю решение не одна. И почти всегда это война, с улыбкой на устах, дипломатичная и вежливая, но война. Я борюсь за свое видение кино. Главное, на мой взгляд, чтобы режиссер четко представлял, чего он хочет, и любил артистов. Хорошо бы продюсеры приглашали режиссера, которому доверяют, и давали свободу действия. Но, к сожалению, в большинстве случаев это не так. Недавно я смотрела интервью с Дэвидом Линчем, который возмущался и страдал, что ему предлагают материал, рассчитанный на четыре смены, отснять за две, и подумала: «Ну уж если Линч претерпевает, то и я потерплю!»
— Насколько вам некомфортно в состоянии конфликта? Легко ли вы говорите «нет»?
— С некоторых пор легко. С рождением детей появилось больше ответственности. Когда я была одна, рассуждала примерно так: режиссер мой друг, ну заплатят мне меньше, ничего страшного, посижу на гречке с макаронами. Была более склонна к компромиссам. Но сейчас понимаю, что несу ответственность не только за себя, и начала строго относиться к тому, что делаю и сколько мне за это заплатят. И потом, к тридцати годам формируется личное мировоззрение, которое ты готов отстаивать. Мне кажется, я дипломатичный человек, но есть люди, которые считают меня импульсивной и иногда довольно жесткой.
— Можете кинуть в актера стулом, как режиссер Богомолов?
— Нет, что вы! Я считаю, что режиссер должен боготворить и любить артистов. Они же как дети, а дети — цветы жизни. Их надо ценить, уважать, восхищаться и хвалить. Тогда они расцветают и отдадут все лучшее, на что способны. Просто я сама такая. У меня был опыт работы с Львом Эренбургом, я репетировала Сонечку в «Преступлении и наказании», — и вот он мог сказать что-то грубое, жестко себя повести, как бы выводя актера на какую-то эмоцию. Я от этого сразу скукоживаюсь, расстраиваюсь. Я творю только в любви, когда чувствую, что меня уважают, принимают, доверяют. Когда я вводилась в спектакль «Иванов» Юрия Бутусова, он на все, что я делала, говорил: «Здорово, все в десятку!» — и я не понимала, это действительно так? Ведь о нем отзывались как о требовательном, жестком режиссере. А он, видимо, почувствовал, как правильно на меня воздействовать. Я не верю, что жесткостью и принуждением можно создать шедевр.
— То есть профессия режиссера на ваш характер существенно не повлияла?
— Как сказать. Раньше я довольно спокойно относилась к тому, что не дается — значит, мне туда не надо. Да и в принципе все было легко, я экстерном окончила школу, в шестнадцать лет поступила в Школу-студию МХАТ, меня сразу взяли в театр, стали предлагать достойные роли, я не боролась за место под солнцем. Но путь режиссера — это путь отказов, потому что ты постоянно слышишь слово «нет». Только на миллионный раз приходит долгожданное «да». Для меня это сложно — с упорством дятла долбить в одну точку, по пять лет носить продюсерам свой проект в надежде, что им кто-то заинтересуется, отстаивать свое видение картины и артистов. Но я тренирую упорство и настойчивость, иначе просто съедят, ничего не останется от твоего первоначального замысла.
— Про свой первый фильм «Красотка в ударе» вы рассказывали, что это ваш собственный опыт и опыт подруг. Но сейчас вы снимаете сериал про кризис среднего возраста. Неужели уже есть признаки?
— Да, я сталкиваюсь с определенными проявлениями и в своем кругу. В основном мои друзья старше меня. Мне интересно размышлять о том, как человек проводит ревизию своих ценностей, привязанностей, как заново нащупывает личностные границы…
— Какое событие в жизни оказало на вас наиболее сильное влияние, вывело на новый уровень?
— Появление на свет моих детей и, в частности, история моего сына Степы, у которого обнаружили один из самых сложных врожденных пороков сердца. Счастье, что операция прошла успешно, но это один из таких моментов, которые отрезвляют и меняют мировоззрение. Если раньше я воспринимала как общее место слова: «радуйся каждому дню», то сейчас могу сказать, что реально испытываю это чувство без какого-либо волевого усилия. Каждый день просыпаюсь, смотрю на своего ребенка и думаю: «Какое счастье, что ты здесь, со мной». И реально испытываю благодарность. Каждый день.
— Когда оказалось, что еще нерожденному сыну требуется серьезная дорогостоящая операция, вы обратились за поддержкой к близким, друзьям, знакомым — а если бы не собрали нужную сумму?
— Такого не могло случиться, я бы любыми способами это сделала. Женщина, которая находится под влиянием материнского инстинкта, — это машина, сильнее ее в тот момент нет никого. Могло бы что-то не получиться, по-другому пройти операция, да и сейчас все может в любую минуту измениться, это же здоровье. Но тогда я видела цель и не замечала препятствий. Близкие меня поддерживали. Подруга, которая сейчас крестная Степы, сказала: «Ни о чем не волнуйся, все будет хорошо». У меня не было никаких сомнений в том, что я поступаю правильно.
— Иван был с вами единодушен в этом решении?
— Да, у нас даже не возникал вопрос: оставим ребенка или нет, мы сразу стали искать пути, как справиться с этой ситуацией. И все шло в позитивном ключе, меня не накрыла депрессия. Что-то подобное, посттравматический синдром я испытала позже, когда мы уже вернулись в Москву. На меня навалился ужас: а что бы было, если бы?.. Произошла эмоциональная компенсация, но в момент трудностей я была как металлическая пружина.
— В Германии вы были одна?
— Сначала да, меня навещали подруги, непосредственно перед родами прилетел муж. Но человек же как устроен: чем серьезнее ситуация, тем больше желание отвлечься. На самом деле мне даже сейчас непросто об этом говорить, ощущение, что я до конца так и не прожила эту историю. Было несколько небольших срывов, один еще там, в Германии, другой уже в Москве, но по сравнению с ужасом и смятением, которые были внутри, это просто эмоциональные крохи. Мне еще нужно с кем-то это проговорить, прожить, выплакать стресс. Может, он выльется в некую творческую форму, но сначала нужно остыть. Степе полтора года, но я все еще в напряжении, где-то на подкорке есть страх, я боюсь его потерять. Интересно, что раньше я ничего не боялась, была такой бесстрашной отчаянной девчонкой. Но когда появляются дети, ты одновременно становишься в сто раз сильнее и в столько же раз уязвимее.
— Есть опасение, что к младшему ребенку вы будете относиться более внимательно, чем к старшему?
— Я изо всех сил стараюсь душить в себе это чувство. Когда, уезжая из Германии, мы общались с педиатром, я думала, что он будет говорить про лекарства, которыми надо запастись, давать какие-то предостережения. Шутка ли — новорожденному сделать сложнейшую операцию на открытом сердце! Но он сказал: первое правило — не надо относиться к ребенку как к инвалиду, несчастному, беспомощному существу. Вы должны воспринимать его как нормального здорового малыша. Никаких ограничений, страхов, растите его в сознании абсолютной полноценности. Сначала я даже думала не оформлять Степе инвалидность, но все-таки государственная поддержка для нас не лишняя. Главное — решить проблему в своей голове.
— А Лева ощущал повышенное внимание к новому члену семьи, ревновал, наверное?
— Да, была ревность. Еще во время беременности Степой я перестала брать старшего сына на руки, потому что врачи запретили мне поднимать тяжелое. А он был совсем маленький, обижался. Потом я надолго улетела в Германию, где рожала. Но сейчас Лева и Степа как любые нормальные мальчики-погодки, которые соревнуются за внимание родителей.
— Вы сказали, что они ходят в садик — неужели вам не хотелось побыть дома, подольше посидеть в декрете?
— Хотелось. Но в августе я начала снимать восемь серий для платформы KION как режиссер, проект называется «Amore More». Объем работы очень большой, и я должна присутствовать каждый день на подготовке. Мальчики посещают прекрасный детский сад, который находится во дворе нашего дома. Он частный, там немного детей, мы дружим с воспитательницей. Но я ощущаю, что с каждым днем мои мальчишки становятся все более независимыми, я нужна им меньше и, конечно, вспоминаю их младенчество как самое сладкое время.
— Вы признались в интервью, что с восемнадцати лет мечтали стать мамой. Не хотелось погулять-потусоваться?
— Погулять мне хочется сейчас. (Смеется.) Хоть бы кто-то десять лет назад подошел ко мне и сказал: «Яна, веселись, отрывайся!». Мы тут общались с одной подругой, молоденькой еще девчонкой, и она заявила: «Хочу ребенка!». Я ответила: «В таком случае немедленно иди на вечеринку и не надевай лифчик». (Смеется.) Я после выкармливания двух детей, конечно, тоже могу себе это позволить, но эффект будет не таким ошеломляющим. (Смеется.) В молодости надо веселиться и гулять ночи напролет, а я с шестнадцати лет работала, а потом дети родились. Уже и не потусуешься.
— Вам с Иваном не удается хотя бы изредка куда-то выбраться вдвоем?
— Сейчас это пока сложновато, поскольку парни у нас шебутные и хулиганистые, а моя мама — очень хрупкая субтильная женщина просит: «Только не оставляйте меня одну с ними надолго!». Нам удается улизнуть на несколько часов, когда дети уже спят, прогуляться вдвоем, покататься на электросамокатах. Это важно — находить время друг для друга.
— Вы сразу поняли, что Иван — это ваш человек? Ведь когда переживаешь болезненный разрыв, начинаешь куда более осторожно относиться и к людям, и к отношениям.
— Я почти два с половиной года приходила в себя после развода с Никитосом (актер Никита Ефремов. — Прим. авт.), у меня было время восстановиться. Сначала я не могла даже думать об отношениях. Это были два с половиной года мучительной реабилитации, когда я заново собирала себя. Но к моменту встречи с Ваней я уже душевно окрепла.
— Они совершенно не похожи?
— Не знаю. Я не живу в сравнительном анализе.
— Никита до сих пор переживает ваш опыт. И в недавнем интервью признался, что, по сути, был тогда инфантильным человеком, не готовым к семье. Вы это чувствовали?
— Тогда мне тоже так казалось. А сейчас я бы этого не сказала. Мы так воспринимали друг друга, что Никитос импульсивный и порывистый, а я ну просто воплощение здравомыслия. И вдруг по прошествии времени я стала понимать, что, может, это было совсем не так, и мы стали заложниками своих собственных представлений друг о друге. Сейчас я смотрю на Никиту и понимаю, что это невероятно сильный человек. Гораздо сильнее и осознаннее, чем я, возможно. Когда остываешь, происходит переоценка. Порой я вспоминаю какие-то ситуации из прошлого и понимаю, что совершенно неправильно трактовала его слова и поступки. Но, как говорится, все мы крепки задним умом. Для этого мы, люди, и встречаемся, чтобы «прокачать» друг друга.
— Как вы ощущаете: сейчас вы в паре тоже более рациональная, взрослая?
— Ваня зовет меня генералиссимус. (Улыбается.) Я протестую: ну почему не милая, не кисуня? (Улыбается.) Раньше я была довольно категоричной, а сейчас стала более гибкой во многих вопросах. Работаю над собой, стараюсь держать эмоции под контролем. Надеюсь, дальше со мной будет легче и приятнее. У нас с Ваней абсолютно партнерские отношения. У моих родителей была та же модель семьи, они партнеры, близкие друзья. Но несмотря на то, что Ваня мой ровесник, он заполняет и ту область отеческого тепла, которого у меня не было. Папа был все время занят, работал, уделял мне мало внимания. Ваня дает мне мужскую опору и ощущение того, что я могу повиснуть на его плече, поплакать и побыть слабой женщиной.
— Кстати, у вас и стиль одежды разительно изменился. Раньше вы предпочитали простые майки, джинсы. А теперь стали такой эффектной интересной леди…
— Я стала ужасной шмоточницей. (Смеется.) Раньше я не любила ходить по магазинам. В период до рождения детей вы бы не нашли в моем гардеробе ни одной цветной или белой вещи. Только черное и серое. Сейчас розовые, красные, желтые, белые платья — я теперь обожаю цвет! Наверное, если бы мне дали миллион, я бы спустила его на наряды. (Улыбается.) Мне нравится продумывать свой образ, чтобы одежда транслировала мое настроение, ощущение себя. Я могу утром зависнуть на полчаса перед гардеробом, перемерить одно, другое, третье. Получаю от этого огромное удовольствие. Может, потому что сидела в декрете и для молодой мамы выход в свет — это событие!
— Вы строите планы на будущее? Какой вы видите себя лет через десять?
— Моя подруга-астролог предсказала, что пик моего расцвета — женского и профессионального — придется на пятьдесят лет. По-моему, круто. (Улыбается.) Все еще у меня впереди. Самое важное, я бы хотела остаться живой: не закостенеть, не зачерстветь, быть легкой на подъем и радоваться жизни!
Читайте также: Яна Гладких: «Мы с Никитой как два химических элемента, которые вместе образуют взрыв».
