Актер — о поколении фастфуда, звании секс-символа СССР, отношении к возрасту и счастливом числе 13
Актер, режиссер и продюсер Андрей Соколов 13 августа отмечает день рождения. Накануне он встретился с журналистом нашему сайту и рассказал об отношении к фильму «Маленькая Вера», звездной болезни и сегодняшней ситуации в кино и театре
— Андрей, что сегодня для вас интереснее: актерство, режиссура или продюсерство?
— Могу сказать однозначно: я еще не наигрался! Вряд ли есть актер, который мог бы сказать: «Я то, что хотел, уже сыграл». Крайние единицы, которые могут этим похвастать. Другое дело, я сейчас больше в режиссуре стараюсь себя реализовать. И я понимаю, что начал упускать себя как актера. Потому что актер должен быть постоянно в тренинге. Конечно, у меня есть спектакли, я снимаюсь, это понятно. Но хочется такого эпохального. (Смеется.) Потому что чувствуешь, что в тебе есть некий потенциал, который было бы здорово реализовать. И опыт появляется, и еще пока руки-ноги ходят и что-то соображаешь. С другой стороны, я вижу как продюсер, кино — дело молодых. Кассу делает зритель от 15 до 40 лет. Это специфическое искусство, ремесло, поэтому для того, чтобы делать что-то по большому счету, нужен большой материал. И хороший материал сам по себе достаточно редок, а на старшее поколение актеров его еще меньше. Был недавно фильм Володи Шевелькова, где я играл уже отца и деда. Это было интересно.
— Расскажите, кем для вас является режиссер как для актера, и кто для вас актер, когда вы сидите на режиссерском кресле?
— Я раньше так тоже думал по поводу этого вопроса, до тех пор, пока я не закончил высшие режиссерские курсы. До тех пор, наверное, я не совсем правильно вел себя на площадке. Мне казалось, что актер должен отстаивать свое мнение, но теперь нет более послушного актера, чем я, потому что я понимаю: картина — это все-таки режиссура, все проходит через хрусталик видения режиссера, как он трансформирует тот материал, который есть, как он расставляет акценты, как он настраивает весь оркестр — это его заслуга. Актер должен быть, в хорошем смысле, как пластилин, но не бездумным, а пластилином со своей харизмой, мышлением, видением, со своей точкой зрения. Поэтому когда я на режиссерском кресле, то я сначала прошу сделать то, что нужно мне, а потом уже выслушиваю все предложения, которые идут по ходу. Если они подходят для копилки, с огромной благодарностью принимаю и встраиваю. А когда я на кресле актерском, то для меня режиссер — царь и бог. Я стараюсь максимально выполнить то, что он просит. И если у меня возникают какие-то мысли, стараюсь ими делиться корректно, и уже оберегая своего коллегу по профессии и по несчастью. Потому что я, как актер, отбарабанил и ушел, а у него, бедного, голова будет болеть гораздо больше.
— Признайтесь, а каково ваше сегодняшнее отношение к званию секс-символа СССР после выхода в 1988 году фильма «Маленькая Вера»?
— Знаете, это как с маленьким ребенком. Смешно.
— Но это же эпохальная роль в каком-то плане?
— Я, безусловно, согласен. Но это уже ностальгия. (Смеется.) Когда о ней говорят, я воспринимаю это как разговор о любимой игрушке. Она есть, она дала, что там говорить, шанс, возможность реализоваться. Дороги все были открыты. Вот сегодняшние мозги да тому парню в голову. Цены бы ему не было! (Смеется.) А пока очень доброе и теплое воспоминание. С Наташкой (исполнительница главной женской роли, актриса Наталья Негода. — Прим. авт.) иногда перезваниваемся. Жалко, что Саша Миронов ушел из жизни. Встречаюсь с Зайцевой, Назаровым, все мы как-то помним эту историю. Она как-то нас невидимыми ниточками связала и ведет по жизни. Есть такое.
— А тогда, в конце 80-х, голова не закружилась после премьеры?
— Ну как же, здрасьте, конечно, закружилась. Это тоже часть профессии. На тот момент, конечно же, я вряд ли соображал, что это можно назвать звездной болезнью. Анализируя произошедшее, у меня, по большому счету, особо крышку не снесло. Но на каком-то этапе я стал понимать, что меня растаскивают по кусочкам, и если я этот процесс не остановлю, то от меня, наверное, ничего не останется. И вот произошла эта резкая остановка, уход в копание самое себя, а именно в учебу, потому что я тогда учился. Помню, как-то звонят представители какого-то фестиваля и спрашивают, полечу ли я в Японию прямым рейсом или через Англию, образно говоря, а я отвечаю, что не могу, у меня учеба. Люди просто не поняли и положили трубки. Можно по-разному к этому относиться, но здесь, когда ты идешь в таком потоке, когда на тебя все смотрят раскрытыми глазами и ты как некая диковинка, надо уметь противоядие какое-то вырабатывать. Было бы здорово, если бы в учебных заведениях был такой социально-общественный предмет, который назывался бы, ну, например, «как правильно вести себя с людьми, как правильно выстраивать карьеру». Ведь тоже не секрет, что есть много талантливых людей, о которых, в силу их характера, никто не знает. Есть люди гениальные, фантастические, но которым реализовываться не приходится, а на первый план выходят трудяги, которые тихой сапой вперед-вперед. В этом нет ничего плохого, они тоже вырастают в больших актеров, честь им и хвала, низкий поклон. Но есть и такие самородки, которых надо просто оберегать, не давая им сгореть, а они сгорают, к сожалению.
— Роль в этой картине в корне изменила вашу жизнь, дала зеленый свет, но вот, по вашему признанию, роль в проекте «Адвокат», который длился двенадцать лет, в большей степени повлияла на вас, изменила характер и привычки. И все же, какой из этих двух фильмов повлиял на вас больше?
— Знаете, «Адвокат» — это маленькая жизнь. Это не год или два, и даже не три, это длилось больше десяти лет. И это то, что начиналось как искусство с «Линии защиты», а потом переросло в ремесло уже в «Адвокате». Что тут греха таить-то, видно же на экране, что там уже особых свершений именно актерских трудно найти. Но это колоссальнейший опыт. Я там начал снимать как режиссер впервые. И продюсером стал там впервые. У нас была целая семья, которая жила долго, и костяк до сих пор существует. А что больше повлияло? Тот огромный опыт дал возможность как-то правильно расставлять приоритеты. Я понимал, что что-то упускаю в связи с постоянной занятостью. Но с другой стороны я чувствовал, что нарабатываю некую узнаваемость помимо «Маленькой Веры». Потому что картина «Маленькая Вера» настолько была и остается знаковым фильмом, что ей нужно было в хорошем смысле поломать хребет, чтобы люди знали, что у меня есть не только «Маленькая Вера», что есть еще что-то другое. Я как-то подсчитал, у меня больше ста главных ролей в кино, а все равно знают «Охоту на асфальте», «Маленькую Веру», «Адвоката», такая обойма из пяти-семи картин. Ведь мало кто слышал про «Чайку», «Письма в прошлую жизнь» и далее по списку, как говорят. (Смеется.)
— Знают то, что показывают по ТВ, например, «Последний бронепоезд».
— Вот, совершенно верно. А те же «Личные обстоятельства», «Блудный сын», который как-то странно тихо прошел, хотя фильм колоссальный. Сейчас мы ждем «Уголь», «Память осени», уже три года прошло, как я снял эту картину. Но это уже не мое поле, поэтому я могу только желать, сожалеть и надеяться.
— И ждать, а актеры прекрасно умеют это делать…
— Да, в этом плане у меня был очень интересный пример, когда мы снимались вместе с Олегом Павловичем Табаковым. В Симферополе. Самолет был вечером. Уже обед, а еще и в кадр не вошли. Я бегаю вокруг режиссера, прыгаю. А Табаков спокоен, только попросил на телегу себе принести сена, телогреечку и одеяльце. Я ему: «Олег Павлович, вы что?» — «Андрюш, ты знаешь, что самое главное в кино?» — «Хорошо сыграть» — «Нет, самое главное в кино — уметь ждать. Расслабься!» И потом действительно все сняли за пять минут до окончания смены. Затем бегом на самолет, в общем, все успели. Вот. Великий урок от великого человека и мастера.
— Сегодня кинематограф изменился сильно. А театра эти изменения коснулись?
— Ну, конечно. Я сразу определюсь: я — приверженец более классического театра, но тот же спектакль «Койка», который я ставил, был экспериментальным. Его потом цитировали. Только ленивый не видел оттуда цитаты. За пятнадцать лет, что мы играли, мы сыграли 1752 спектакля, это колоссальная цифра. Бытие определяет сознание. Хлеба и зрелищ. Все эти истины, которые набили оскомину, они, безусловно, существуют, но мне кажется, когда в театр идут за чем-то другим, нежели для чего он предназначен, например, за эпатажем, это несколько другая история. Когда режиссер не может рассказать историю словами, а пытается заменить их другими формами, и не всегда приличными, для меня это слабость. Я не могу сказать, что есть вещи неоправданные, есть, но когда это становится самоцелью, о чем тогда говорить. И, к сожалению, всегда среди талантливых людей есть разрушители. Их достаточно. Потому что это проще, с одной стороны. И это всегда действует на подрастающее поколение. Люди-то взрослые встанут и уйдут, а те, кто помоложе, им хайпануть интересно. К сожалению, это есть у нас, присутствует. Но, несмотря на такие вещи, есть столпы, люди, на которых зиждется наше театральное искусство. Дай Бог им здоровья.
— На ваш взгляд, статусность профессии стала иной?
— Да. Это тоже время диктует свои законы. Раньше актер был штучным товаром. Сейчас я вижу, как проходят кастинги, вижу, как все это происходит, — чем дешевле, тем лучше. А дешево не бывает хорошо. Профессию надо получать, поэтому она и называется профессия. А телевизор производит очень сильное воздействие на умы, он зрителя воспитывает, приучает. И вот то поколение фастфуда уже воспитано, по большому счету. И зачем тогда учебные заведения? Зачем это все нужно, когда можно показывать обезьяну месяц по ТВ и, как сказал кто-то из великих, она звездой станет? Вот это сейчас и происходит. То, что мы капаем себе яму в этом плане, безусловно. Люди, которые не могут сопереживать, не смогут построить нормального общества. И культуру надо насаждать. А насаждать это — процесс болезненный. И гораздо сложнее заставить человека думать, уметь ценить что-либо, чем справлять свои естественные надобности.
— А чем держит актера такой театр, как «Ленком»?
— Когда ты там уже больше 25 лет, это, безусловно, уже твой дом. И как бы ни складывались отношения, магия театра, магия Захарова, атмосфера именно того, что было в нем заложено, существует. А уж сколько ты в сцену вложишь, столько она тебе и отдаст. И всегда есть понимание, что это твой дом, а родителей не выбирают, как говорят. Здесь процесс выбора изначальный, когда тебя приглашают в театр. Но опять же, у каждого из актеров свое отношение к театру. Кто-то считает, что нельзя больше пяти лет работать в одном театре, засасывает. И надо менять. А мне кажется, наоборот: коней на переправе не меняют. Я, безусловно, люблю этот театр. Есть какие-то свои подводные камни, это как государство в государстве. Но это жизнь, это нормально.
— Что изменилось с уходом Марка Анатольевича Захарова?
— Пока говорить об этом очень рано. Потому что тот паровоз, который он разогнал, та инерция будут еще долго театр вести. И сейчас как раз период такого нахождения формы существования. В любом случае понятно, кто бы ни был вместо Марка Анатольевича, все равно он будет проигрывать. Все равно будут сравнивать. И мало того, что этот режиссер должен быть художник сам по себе, но он должен быть еще художником с талантом и характером, чтобы это сравнение выдержать. Поэтому все здесь непросто. Сейчас его соратник Марк Борисович как коллега, партнер и друг занимается театром. И это, как мне кажется, сегодня самое правильное решение.
— Не было момента в жизни, чтобы вы пожалели о выбранном вами пути?
— Сомнения, они всегда юношей питают. Но здесь ведь слабость человеческая, если сказать себе: «Брат, ты ошибся», тогда что делать? Поэтому когда случаются периоды юношеского слабоволия, включается мудрость какая-то, которая говорит о том, что все познается в сравнении. Что все просто так не дается. И если ты смотришь хотя бы на результат со стороны, то понимаешь: что-то в этой профессии мне удалось. Могло бы быть по-другому, да, наверное, могло бы, но история сослагательных наклонений не любит и не воспринимает. Это из разряда, если бы… А что от этого изменится? Я думаю, что-то удалось, что-то нет. Но пока еще есть возможность идти дальше. Дорогу осилит идущий. Есть планы, идеи, которые можно еще, слава Богу, реализовывать.
— У вас надвигается день рождения. Любите отмечать до сих пор?
— Именно отмечаю только лишь юбилеи пятилетние. А так мы традиционно с близкими людьми сваливаем на море и замечательно проводим время.
— Ваше отношение к своему возрасту? Ведь в детстве все хотят быстрее повзрослеть, а с возрастом многие начинают его скрывать.
— А чего скрывать-то? Что есть, то есть. Здесь, как правильно говорят, внутри гораздо меньше всегда, чем снаружи, например, на лице. Но мы как раз и заслуживаем то лицо, которое наработали. Но что выросло, то выросло. Чего уж теперь, ничего не сделаешь. Есть, конечно, сожаления, хотелось бы… но это опять сослагательное наклонение. Поэтому делай, что должно, и будь то, что будет. Не надо забывать, что ты мальчик. Хотя, когда понимаешь, что что-то проходит стороной, иногда становится обидно (смеется).
— Вы суеверный человек? Или число 13, в которое вы родились, для вас счастливое?
— Несомненно, оно для меня счастливое. И хотя бы потому, что я в этот день родился. Но я отдаю должное тому колоссальному опыту тысячелетий, когда люди с уважением относятся к тем или иным событиям. Но если пробежит черная кошка, наверное, я постараюсь сразу не лезть, если есть такая возможность. Если раньше пятак клал в башмак, когда шел на экзамен, то теперь я на экзамены достаточно редко хожу, пятаки не пригождаются (смеется). Я в плане каких-то определенных суеверий, если они разумные, и я могу их понять, отношусь с уважением.
